Неточные совпадения
При среднем росте, она была полна,
бела и румяна; имела большие серые глаза навыкате, не то бесстыжие, не то застенчивые, пухлые вишневые губы, густые, хорошо очерченные
брови, темно-русую косу до пят и ходила по улице «серой утицей».
Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и
брови были черные — признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у
белой лошади.
Но Тарасу Бульбе не пришлись по душе такие слова, и навесил он еще ниже на очи свои хмурые, исчерна-белые
брови, подобные кустам, выросшим по высокому темени горы, которых верхушки вплоть занес иглистый северный иней.
Белое лицо ее казалось осыпанным мукой, голубовато-серые, жидкие глаза прятались в розовых подушечках опухших век, бесцветные
брови почти невидимы на коже очень выпуклого лба, льняные волосы лежали на черепе, как приклеенные, она заплетала их в смешную косичку, с желтой лентой в конце.
Ей было лет тридцать. Она была очень
бела и полна в лице, так что румянец, кажется, не мог пробиться сквозь щеки.
Бровей у нее почти совсем не было, а были на их местах две немного будто припухлые, лоснящиеся полосы, с редкими светлыми волосами. Глаза серовато-простодушные, как и все выражение лица; руки
белые, но жесткие, с выступившими наружу крупными узлами синих жил.
И она ужасно изменилась, не в свою пользу. Она похудела. Нет круглых,
белых, некраснеющих и небледнеющих щек; не лоснятся редкие
брови; глаза у ней впали.
Нехлюдов уже хотел пройти в первую дверь, когда из другой двери, согнувшись, с веником в руке, которым она подвигала к печке большую кучу сора и пыли, вышла Маслова. Она была в
белой кофте, подтыканной юбке и чулках. Голова ее по самые
брови была от пыли повязана
белым платком. Увидав Нехлюдова, она разогнулась и, вся красная и оживленная, положила веник и, обтерев руки об юбку, прямо остановилась перед ним.
Голова женщины была повязана арестантской косынкой, лицо было серо-белое, без
бровей и ресниц, но с красными глазами.
Маленький человечек с блестящими глазами и беспрестанно двигающимися
бровями, в одном
белье и чулках, быстрыми, мягкими шагами подошел к принесенному арестанту, посмотрел на него, потом на Нехлюдова и громко расхохотался.
Нехлюдов слушал его хриплый старческий голос, смотрел на эти окостеневшие члены, на потухшие глаза из-под седых
бровей, на эти старческие бритые отвисшие скулы, подпертые военным воротником, на этот
белый крест, которым гордился этот человек, особенно потому, что получил его за исключительно жестокое и многодушное убийство, и понимал, что возражать, объяснять ему значение его слов — бесполезно.
В числе деливших Нехлюдов заметил знакомого каторжного Федорова, всегда державшего при себе жалкого, с поднятыми
бровями,
белого, будто распухшего молодого малого и еще отвратительного, рябого, безносого бродягу, известного тем, что он во время побега в тайге будто бы убил товарища и питался его мясом.
Когда Надежда Васильевна улыбалась, у нее на широком
белом лбу всплывала над левой
бровью такая же морщинка, как у Василья Назарыча. Привалов заметил эту улыбку, а также едва заметный жест левым плечом, — тоже отцовская привычка. Вообще было заметно сразу, что Надежда Васильевна ближе стояла к отцу, чем к матери. В ней до мельчайших подробностей отпечатлелись все те характерные особенности бахаревского типа, который старый Лука подводил под одно слово: «прерода».
Такой же
белый, немного выпуклый лоб, те же
брови, тот же разрез глаз и такие же темные длинные ресницы…
Она употребляет
белила и румяны, сурмит
брови, носит
белый чепчик, из-под которого выглядывают завитки из сырцового шелка, и выпавшие зубы заменяет восковыми.
Дивилися гости
белому лицу пани Катерины, черным, как немецкий бархат,
бровям, нарядной сукне и исподнице из голубого полутабенеку, сапогам с серебряными подковами; но еще больше дивились тому, что не приехал вместе с нею старый отец.
Это был очень красивый юноша с пепельными волосами, матовым лицом и выразительными серыми глазами. Он недавно перешел в нашу гимназию из
Белой Церкви, и в своем классе у него товарищей не было. На переменах он ходил одинокий, задумчивый.
Брови у него были как-то приподняты, отчего сдвигались скорбные морщины, а на красивом лбу лежал меланхолический нимб…
Блестели его волосы, сверкали раскосые веселые глаза под густыми
бровями и
белые зубы под черной полоской молодых усов, горела рубаха, мягко отражая красный огонь неугасимой лампады.
Первый, самый употребительный, состоит в том, что без всякой церемонии выкраивают из черного крестьянского сукна нечто, подобное тетереву, набивают шерстью или сенной трухой, из красненького суконца нашивают на голове
брови, а по бокам из
белой холстины две полоски и, наконец, натычут в хвост обыкновенных тетеревиных косиц, если они есть: впрочем, дело обходится и без них.
Она вся искрасна-желто-пестрая и при первом взгляде имеет какое-то сходство с тетеревиной курочкой, на которую Действительно похожа складом тела, красноватыми
бровями и вкусом мяса, только несколько поменьше; глаза имеет черные, очень светлые, а ножки мохнатые, покрытые
белыми перышками до самых пальцев.
Глаза темные,
брови широкие и красные, голова небольшая, шея довольно толстая; издали глухарь-косач покажется черным, но это несправедливо: его голова и шея покрыты очень темными, но в то же время узорно-серыми перышками; зоб отливает зеленым глянцем, хлупь испещрена
белыми пятнами по черному полю, а спина и особенно верхняя сторона крыльев — по серому основанию имеют коричневые длинные пятна; нижние хвостовые перья — темные, с
белыми крапинками на лицевой стороне, а верхние, от спины идущие, покороче и серые; подбой крыльев под плечными суставами ярко-белый с черными крапинами, а остальной — сизо-дымчатый; ноги покрыты мягкими, длинными, серо-пепельного цвета перышками и очень мохнаты до самых пальцев; пальцы же облечены, какою-то скорлупообразною, светлою чешуйчатою бронею и оторочены кожаною твердою бахромою; ногти темные, большие и крепкие.
Пестрины, или рябины, на шее, зобу и брюшке разноцветные: черноватые,
белые, желтоватые и даже красноватые, особенно на боках под крыльями; пух на теле и корнях перьев темный; фигура пестрин похожа на пятна кругловатые и несколько дугообразные; спинка и хвост, состоящий из жестких перьев умеренной длины, испещрены только серыми крапинами; такими же серыми, коротенькими поперечными полосками покрыты перья на крыльях; самец имеет под горлом темное пятно,
брови у него краснее, и вообще он пестрее самки, которая кажется серее.
Молодой умерла Марфа Тимофеевна и в гробу лежала такая красивая да
белая, точно восковая. Вместе с ней
белый свет закрылся для Родиона Потапыча, и на всю жизнь его
брови сурово сдвинулись. Взял он вторую жену, но счастья не воротил, по пословице: покойник у ворот не стоит, а свое возьмет. Поминкой по любимой жене Марфе Тимофеевне остался беспутный Яша…
Теперешний Стрепетов был не похож на Стрепетова, сидевшего вчера на лавочке бульвара. Он был суров и гневен. Умный лоб его морщился,
брови сдвигались, он шевелил своими большими губами и грозно смотрел в сторону из-под нависших
бровей. Даже
белый стог волос на его голове как будто двигался и шевелился.
Сидя на краю кровати, она и другая девица, Зоя, высокая, красивая девушка, с круглыми
бровями, с серыми глазами навыкате, с самым типичным
белым, добрым лицом русской проститутки, играют в карты, в «шестьдесят шесть».
Я посмотрел на Зинаиду — и в это мгновение она мне показалась настолько выше всех нас, от ее
белого лба, от ее недвижных
бровей веяло таким светлым умом и такою властию, что я подумал: «Ты сама эта королева!»
Я увидал огромные серые глаза на подвижном, оживленном лице — и все это лицо вдруг задрожало, засмеялось,
белые зубы сверкнули на нем,
брови как-то забавно поднялись…
Наступило молчание, все остановились на секунду. Шрам на лице матери
побелел, и правая
бровь всползла кверху. У Рыбина странно задрожала его черная борода; опустив глаза, он стал медленно расчесывать ее пальцами.
И думала о том, как расскажет сыну свой первый опыт, а перед нею все стояло желтое лицо офицера, недоумевающее и злое. На нем растерянно шевелились черные усы и из-под верхней, раздраженно вздернутой губы блестела
белая кость крепко сжатых зубов. В груди ее птицею пела радость,
брови лукаво вздрагивали, и она, ловко делая свое дело, приговаривала про себя...
Широкое, желтоватое лицо, маленькие свиные глазки с
белыми ресницами и
бровями, короткий, плоский нос, крупные, словно склеенные губы, круглый, безволосый подбородок — и это выражение всего лица, кислое, ленивое и недоверчивое — да точно: это он, это Ипполит Полозов!
Джемма мгновенно достала из кармана
белый платок, закрыла им лицо матери и, медленно опуская кайму сверху вниз, обнажила постепенно лоб,
брови и глаза фрау Леноры; подождала и попросила открыть их.
Белые замшевые тугие перчатки на руках; барашковая шапка с золотым орлом лихо надвинута на правую
бровь; лакированные блестящие сапоги; холодное оружие на левом боку; отлично сшитый мундир, ладно, крепко и весело облегающий весь корпус;
белые погоны с красным витым вензелем «А II»; золотые широкие галуны; а главное — инстинктивное сознание своей восемнадцатилетней счастливой ловкости и легкости и той самоуверенной жизнерадостности, перед которой послушно развертывается весь мир, — разве все эти победоносные данные не тронут, не смягчат сердце суровой и холодной красавицы?..
Грозен был вид старого воеводы среди безмолвных опричников. Значение шутовской его одежды исчезло. Из-под густых
бровей сверкали молнии.
Белая борода величественно падала на грудь, приявшую некогда много вражьих ударов, но испещренную ныне яркими заплатами; а в негодующем взоре было столько достоинства, столько благородства, что в сравнении с ним Иван Васильевич показался мелок.
Помню тягостный кошмар больницы: в желтой, зыбкой пустоте слепо копошились, урчали и стонали серые и
белые фигуры в саванах, ходил на костылях длинный человек с
бровями, точно усы, тряс большой черной бородой и рычал, присвистывая...
Казак с великим усилием поднимал
брови, но они вяло снова опускались. Ему было жарко, он расстегнул мундир и рубаху, обнажив шею. Женщина, спустив платок с головы на плечи, положила на стол крепкие
белые руки, сцепив пальцы докрасна. Чем больше я смотрел на них, тем более он казался мне провинившимся сыном доброй матери; она что-то говорила ему ласково и укоризненно, а он молчал смущенно, — нечем было ответить на заслуженные упреки.
Я знал этих людей во второй период жизни у чертежника; каждое воскресенье они, бывало, являлись в кухню, степенные, важные, с приятною речью, с новыми для меня, вкусными словами. Все эти солидные мужики тогда казались мне насквозь хорошими; каждый был по-своему интересен, все выгодно отличались от злых, вороватых и пьяных мещан слободы Кунавина. Больше всех мне нравился тогда штукатур Шишлин, я даже просился в артель к нему, но он, почесывая золотую
бровь белым пальцем, мягко отказал мне...
Все три путника приложили ладони к
бровям и, поглядев за реку, увидали, что там выступало что-то рослое и дебелое, с ног до головы повитое
белым саваном: это «что-то» напоминало как нельзя более статую Командора и, как та же статуя, двигалось плавно и медленно, но неуклонно приближаясь к реке.
И эта мысль доставила ему вялое и тусклое удовольствие. Но ему стало скучно оттого, что он — один; он надвинул шляпу на лоб, нахмурил светлые
брови и торопливо отправился домой по немощеным, пустым улицам, заросшим лежачею мшанкою с
белыми цветами, да жерухою, травою, затоптанною в грязи.
Улыбка женщины была какая-то медленная и скользящая: вспыхнув в глубине глаз, она красиво расширяла их; вздрагивали, выпрямляясь, сведённые морщиною
брови, потом из-под чуть приподнятой губы весело блестели мелкие
белые зубы, всё лицо ласково светлело, на щеках появлялись славные ямки, и тогда эта женщина напоминала Матвею когда-то знакомый, но стёртый временем образ.
В его памяти навсегда осталось
белое лицо Марфы, с приподнятыми
бровями, как будто она, задумчиво и сонно прикрыв глаза, догадывалась о чём-то. Лежала она на полу, одна рука отброшена прочь, и ладонь открыта, а другая, сжатая в пухлый кулачок, застыла у подбородка. Мясник ударил её в печень, и, должно быть, она стояла в это время: кровь брызнула из раны, облила
белую скатерть на столе сплошной тёмной полосой, дальше она лежала широкими красными кружками, а за столом, на полу, дождевыми каплями.
Небольшого роста, прямой, как воин, и поджарый, точно грач, он благословлял собравшихся, безмолвно простирая к ним длинные кисти
белых рук с тонкими пальчиками, а пышноволосый, голубоглазый келейник ставил в это время сзади него низенькое, обитое кожей кресло: старец, не оглядываясь, опускался в него и, осторожно потрогав пальцами реденькую, точно из серебра кованую бородку, в которой ещё сохранилось несколько чёрных волос, — поднимал голову и тёмные густые
брови.
Белые редкие
брови едва заметны на узкой полоске лба, от этого прозрачные и круглые рачьи глаза парня, казалось, забегали вперёд вершка на два от его лица; стоя на пороге двери, он вытягивал шею и, оскалив зубы, с мёртвою, узкой улыбкой смотрел на Палагу, а Матвей, видя его таким, думал, что если отец скажет: «Савка, ешь печку!» — парень осторожно, на цыпочках подойдёт к печке и начнёт грызть изразцы крупными жёлтыми зубами.
Говорила она, словно грозя кому-то, нахмурив
брови, остро улыбаясь; голос её звучал крепко, а руки летали над столом, точно
белые голуби, ловко и красиво.
Иностранное происхождение Инсарова (он был болгар родом) еще яснее сказывалось в его наружности: это был молодой человек лет двадцати пяти, худощавый и жилистый, с впалою грудью, с узловатыми руками; черты лица имел он резкие, нос с горбиной, иссиня-черные, прямые волосы, небольшой лоб, небольшие, пристально глядевшие, углубленные глаза, густые
брови; когда он улыбался, прекрасные
белые зубы показывались на миг из-под тонких жестких, слишком отчетливо очерченных губ.
— Это приезжий, — сказал третий из группы, драпируясь в огненно-желтый плащ, причем рыжее перо на его шляпе сделало хмельной жест. У него и лицо было рыжим; веснушчатое,
белое, рыхлое, лицо с полупечальным выражением рыжих
бровей, хотя бесцветные блестящие глаза посмеивались. — Только у нас в Гель-Гью есть такой памятник.
Феня слушала его с опущенными глазами, строгая и бледная, как мученица. Только ее соболиные
брови вздрагивали да высоко поднималась
белая лебяжья грудь. Гордей Евстратыч не видал ее краше и теперь впивался глазами в каждое движение, отдававшееся в нем режущей болью. Она владела всеми его чувствами, и в этой крепкой железной натуре ходенем ходила разгоравшаяся страсть.
Помутилось в глазах Пятова от этой красавицы, от ясных ласковых очей, от соболиных
бровей, от
белой лебяжьей груди, — бросился он к Татьяне Власьевне и обнял ее, а сам плачет, плачет и целует руки, шею, лицо, плечи целует.
Коляска подкатывала к крыльцу, где уже стояли встречавшие, а в коляске молодой офицер в
белой гвардейской фуражке, а рядом с ним — незабвенная фигура — жандармский полковник, с седой головой, черными усами и над черными
бровями знакомое золотое пенсне горит на солнце.
Он искал случая подойти к Нине, но она все время была занята болтовней с двумя горными студентами, которые наперерыв старались ее рассмешить. И она смеялась, сверкая мелкими
белыми зубами, более кокетливая и веселая, чем когда-либо. Однако два или три раза она встретилась глазами с Бобровым, и ему почудился в ее слегка приподнятых
бровях молчаливый, но не враждебный вопрос.
Тут уже седые
брови Глеба как словно совсем расправились, а
белая голова дедушки Кондратия заходила еще пуще прежнего из стороны в сторону; но уже не от забот и печали заходила она таким образом, а с радости.
Его карие глаза смотрят из-под густых
бровей невесело, насмешливо; голос у него тяжелый, сиплый, речь медленна и неохотна. Шляпа, волосатое разбойничье лицо, большие руки и весь костюм синего сукна обрызганы
белой каменной мукою, — очевидно, это он сверлит в скале скважины для зарядов.